Интересная история

[Susanin]

В жизни иногда встречаются такие истории, которые никогда не приду в голову никакому сценаристу. Сегодня я хочу поделится одной такой историей.

Отягощенные банальным злом

В романе Уильяма Голдинга «Свободное падение» главный герой, потерявший какие-либо моральные ориентиры, шаг за шагом вспоминает прожитую им жизнь и мучительно пытается понять, когда же началось его нравственное падение. Отслеживая всю свою биографию, вплоть до ранней молодости, он приходит к выводу, что роковой гранью стало некогда совершенное им предательство – будничное и банальное. Он всего-навсего соблазнил и бросил девушку, чья жизнь в результате была пущена под откос. И хотя потом, уже в годы войны, он говорит себе: «С какой стати терзать себя из-за одной растоптанной девицы, когда их взрывают тысячами?», тем не менее, он не в состоянии уйти от осознания того факта, что точкой отсчета стал именно этот, казалось бы, весьма распространенный проступок, а все остальное было лишь следствием.


Идею этого романа можно экстраполировать и на общество в целом – то самое общество, в недрах которого сформировался самый эффективный в истории конвейер смерти, получивший название «Холокост». Бруно Беттельгейм в своей книге «Просвещенное сердце» писал: «Где та черта, после которой человек должен сказать: «Все, хватит!», даже если это будет стоить ему жизни? При становлении режима нацистской тирании, чем дольше откладывалось противодействие ей, тем слабее становилась способность людей к сопротивлению. Слишком поздно им пришлось убедиться в том, что дорога к разложению личности и даже в лагерь смерти вымощена не совершенными в нужное время поступками». Когда в 1939-1940 гг. в нацистской Германии готовилась программа по умерщвлению умалишенных (а готовилась она совершенно открыто), повсюду были развешаны плакаты, гласившие: «Вы тащите на себе эту обузу! На каждого больного индивида к 60-ти годам расходуется 50 тысяч рейхсмарок». Люди проходили мимо подобных плакатов, спеша по своим делам, на работу, в детский сад за детьми, на рынок, в кафе. Они говорили себе: «такова реальность, таковы правила игры». Очевидно, что в эти годы черта была уже давно пройдена. Так когда же? В ноябре 1938-го года, когда произошла «Хрустальная ночь»? Или в 1935-м году, когда были приняты Нюрнбергские расовые законы? А может быть, еще раньше, гораздо раньше, когда ни о каких репрессиях, умерщвлениях и концлагерях речи еще не шло?



И что происходит с людьми, которые «проморгали» эту черту и не сказали вовремя «все, хватит!», людьми, которые в какой-то момент обнаруживают себя перед лицом «банального зла», безраздельно властвующего повсюду и требующего от них беспрекословной лояльности? Подавляющее большинство смиряются и принимают «правила игры». Единицы решаются на героические, но при этом самоубийственные и бесполезные, акты бунта. Таковым был, к примеру, немецкий солдат Йозеф Шульц, который, вместо того, чтобы выполнить приказ, добровольно встал в один ряд с казнимыми людьми в одной из сербских деревень и был расстрелян вместе с ними. Его поступок никого не спас, однако имя его увековечено, и в некоторых городах Сербии есть улицы, названные в его честь.



Но помимо этих двух путей есть еще один путь: стать частью этого зла, раз уж победить его нельзя, чтобы, действуя изнутри, постараться уменьшить наносимый им ущерб, а также, возможно, искупить свою вину за совершенные ранее предательства – за то, что позволил этому злу воцариться. Ниже пойдет речь о человеке, который, по всей видимости, избрал именно такой путь. Имя этого человека даже сегодня мало кому известно, хотя он спас множество жизней и его история настолько невероятна, что могла бы послужить сценарием для голливудского блокбастера. При этом, любой, кто усомнится в правдивости этой истории, может развеять свои сомнения, изучив документы, хранящиеся в архиве Яд Вашема. Эти документы поступили в архив относительно недавно, после смерти дочери этого человека - жительницы киббуца Кфар-Гилади Элишевы Берензон, урожденной Хельги Ринк. На протяжении многих десятков лет о ее происхождении не знал никто, включая ее собственных детей. И только в 2004-м году она решилась нарушить обет молчания и заговорить о своем отце – Карле Ринке, высокопоставленном офицере СС, бывшем заместителе коменданта Каунасского гетто.



Будучи ограничен рамками статьи, я вынужден рассказать историю Карла Ринка лишь вкратце, обозначив основные вехи. Эта история – отображение трагичности и абсурдности той эпохи, оглядываясь на которую мы задаемся вопросом «как же подобное могло произойти?». Но людям в ту пору роскошь рассуждений в прошедшем времени была недоступна – происходило то, что происходило на тот момент. И те, чья жизнь протекала на фоне тогдашних событий, решали свои личные проблемы, строили карьеру, влюблялись и расходились, искали социальные группы, к которым с максимальным для себя удобством можно было бы примкнуть. Они, как и мы сегодня, совершали предательства и шли на сделки с совестью, исходя из требований, которые предъявляли им существующие реалии. И мало кто задумывался о том, каким образом их поступки или же бездействие перед лицом чужих поступков отзовется завтра.



Не задумывался об этом и Карл Ринк, который, будучи членом еврейской общины Берлина, в 1931-м году вступил в НСДАП. Нет, он не был евреем. Напротив – он был чистокровным немцем, в роду которого с 18-го столетия не было ни единой примеси «чужеродной» крови. Но в 1920-м году он самым вопиющим образом нарушил столь бережно хранимую на протяжении многих поколений «чистоту расы»: он влюбился в девушку из религиозной еврейской семьи. Отец этой девушки был согласен на брак лишь при одном условии – если жених его дочери пройдет обряд обрезания, и в семье будут соблюдаться еврейские религиозные традиции. Карл Ринк согласился.



Но вернемся в 1931-й год. Карл Ринк был очарован идеей возрождения Великой Германии, но, как ни покажется это странным, не предавал значения антисемитской составляющей, которую считал преходящим явлением, носящим исключительно инструментальный характер. Он был убежден: со временем эта составляющая исчезнет. Он записался в нацистский тренировочный лагерь, где торжественно присягнул на верность фюреру. При этом он продолжал жить со своей еврейской женой и дочерью, которой к тому моменту исполнилось 10 лет. Уже после войны он рассказал Моше Сегельсону, который в Каунасском гетто был для него тем, кем был Ицхак Штерн для Шиндлера: «Мое отношение к евреям не изменилось тогда ни на йоту. Я полностью солидаризировался с национальными целями нацистской партии, но отвергал все то, что эта партия декларировала в отношении евреев».



Однако после прихода нацистов к власти Карлу Ринку пришлось сделать выбор. Товарищи по партии, которые и до того смотрели на него косо, поставили ему однозначный ультиматум: или он выходит из партии, или разводится с женой. Ринк предпочел последнее. Отношения с женой он при этом не порвал, и развод носил, скорее, формальный характер. Это явствует из многочисленных писем, которые он и его (к тому времени уже бывшая) жена писали дочери в годы ее пребывания в сионистском лагере подготовки к репатриации в деревне Schniebinchen в 1936-1938-х годах. А также из писем, которые Хельга Ринк получала от родителей уже в период ее нахождения в Палестине, начиная с февраля 1938-го года. В своих воспоминаниях она также свидетельствует: родители не перестали встречаться друг с другом после развода и отзывались друг о друге с любовью и уважением.



Тем не менее, к 1935-му году Карл Ринк начал осознавать, в каком направлении развиваются события, и антисемитская составляющая перестала казаться ему преходящим явлением. Именно он заставил свою дочь записаться в лагерь подготовки к репатриации. Элишева Берензон подчеркивает в своих воспоминаниях: «Я оказалась в Палестине только благодаря отцу!». В своих письмах он постоянно убеждал ее в том, что возвращаться в Берлин нельзя ни в коем случае.



После того, как дочь прибыла в Палестину, Карл Ринк вздохнул с облегчением. Еще некоторое время он продолжал писать ей письма, и, судя по ним, он окончательно разочаровался в нацизме. Процитирую одно из последних его предвоенных писем, написанное незадолго до «Хрустальной ночи» (а ведь нужно учесть, что все эти письма проходили цензуру): «Здесь в Берлине искать уже нечего. Ты должна быть рада, что вовремя успела уехать. Ситуация ухудшается день ото дня, еврейские врачи вынуждены закрывать свои клиники. Евреи, которые успели покинуть Германии, должны быть счастливы, что оказались достаточно прозорливы. Представляешь, а меня записали евреем, и теперь регулярно вызывают на допросы в гестапо. Забавно, правда? Они требуют, чтобы я представил документы, свидетельствующие о моем арийском происхождении вплоть до 1780-го года. В противном случае у меня будут большие проблемы, так как меня окончательно признают евреем».



Начиная с 1939-го года, письма от него перестали приходить. Что же касается его жены Миры, то последний раз она послала своей дочери поздравление с днем рождения в ноябре 1941-го года. Тогда же потерял ее из виду и Карл Ринк, о чем сообщает он сам в первом же письме, посланном дочери после войны. Однако ни в этом письме, ни в последующих он не рассказывает, каким образом ему удалось проделать путь от изгоя, которого едва не записали евреем, до высокопоставленного офицера СС. Невероятно, но факт: когда в 1943-м году он был назначен на должность заместителя коменданта Каунасского гетто, его чин в иерархии СС – штандартенфюрер – соответствовал чину полковника. Очевидно, что достичь такого положения в СС, да еще учитывая столь «порочащую» предысторию, без каких-либо особых заслуг было невозможно. Известно, что до этого он служил в Вильно, но в каком качестве и что он там делал – об этом история умалчивает. И нет ни единого свидетельства, указывающего на какие-либо совершенные им преступления.



При этом мы достоверно знаем, что, по крайней мере, один еврейский мальчик был спасен благодаря вмешательству Карла Ринка еще в Вильно. Мальчика этого звали Михаэль Столовицкий. Его приютила польская женщина Гертруда Бабилинска, проживавшая в Вильно. Как-то раз, оказавшись на улице вместе с ребенком, она была остановлена двумя эсэсовцами. Они потребовали, чтобы ребенок снял штаны. Гертруда пыталась протестовать, но без толку. И в этот момент, когда уже казалось, что все потеряно, вмешался другой офицер СС. Он сказал, что займется этим сам, и отправил двух эсэсовцев восвояси. Затем провел короткий допрос для вида, и сказал Гертруде, что она может уходить. Напоследок он тихо произнес: «Подыщи для него более надежное место». Мы так никогда бы и не узнали, кто был этот офицер. Но, к счастью, Гертруда успела спросить его имя.



Перечислять же все случаи спасения евреев в Каунасском гетто при непосредственном участии Ринка можно долго. Многие описаны в книге Арье Сегельсона на основе воспоминаний его дяди – Моше Сегельсона, чья дочь также была спасена Ринком. Когда в марте 1944-го года планировалась отправка детей в лагерь смерти, в мастерских и складах, находившихся в ведении заместителя коменданта, были заготовлены укрытия. Ринк знал об этом и воспрепятствовал проведению обыска, лично поручившись, что в этих помещениях, до отказа забитых детьми, никого нет. Моше Сегельсон, управляющий мастерскими в гетто, спрятал нескольких детей, включая и свою дочь, на чердаке, располагавшемся над его кабинетом. Один из украинских жандармов услышал доносящиеся с чердака детские голоса. Он сообщил об этом, и жандармам был отдан приказ провести обыск. Сегельсон поспешил к Ринку. «Я спрятал там детей, сделай что-нибудь», — сказал он ему. Ринк тут же явился на место и потребовал, чтобы жандармы ушли. Украинец, слышавший голоса, указал на потолок и произнес: «Они прячутся там». Ринк завопил на него: «Я же сказал, убирайся вон!».



После войны Карл Ринк вернулся в Берлин. На протяжении предыдущих пяти лет он не имел представления о том, что произошло с его женой. Хотя, учитывая его положение, он мог бы без труда это выяснить, сам факт проявления интереса к ее судьбе его бы дискредитировал. Но в 1946-м году ему стало доподлинно известно: в 1942-м году Мира Ринк была арестована и расстреляна по приказу бывшего начальника Ринка – бригадефюрера Рейнхарда Шредера. Выяснив это, Ринк подстерег Шредера в его берлинской квартире и перерезал ему горло перочинным ножом.



Первое свое послевоенное письмо дочери Карл Ринк написал в апреле 1946-го года. В нем он подробно рассказывает о том, что происходило с ним до 1941-го года – о том, как его третировало гестапо, о том, что у него, как у бывшего члена еврейской общины, отобрали военный билет, а также о том, что ему, в конце концов, удалось подтвердить свою арийскую родословную. На этом повествование обрывается, и он начинает пространно описывать послевоенный Берлин. В последующих письмах он также не решается поведать своей дочери о том, что он делал в годы войны. И только гораздо позднее в одном из писем он все же признается, что служил в СС и хотел бы навестить свою дочь в Израиле, но боится, что его арестуют. Неудивительно, что когда в 1949-м году Моше Сегельсон прибыл в Израиль и попытался рассказать Элишеве об ее отце, она побледнела, рывком вскочила со стула и выбежала из комнаты, так и не вернувшись. Лишь незадолго до смерти она рассказала, что боялась узнать правду о своем отце. Парадокс: этому человеку, который ставил на кон собственную жизнь, спасая людей в Каунасском гетто, так и не хватило смелости открыться своей дочери. Впрочем, это был далеко не первый случай проявленного им малодушия. Когда-то он проявил его и по отношению к жене. Возможно, в 1954-м году, находясь на пороге смерти, он, как и герой Уильяма Голдинга, вспоминал прожитую жизнь и пытался понять, когда именно он совершил фатальную ошибку, ставшую для него «точкой невозврата». Когда под давлением товарищей по партии развелся со своей женой, что казалось ему в ту пору лишь временной уступкой обстоятельствам? А может быть, еще раньше, в далеком 1931-м году, когда он уехал из дома в нацистский тренировочный лагерь, где царил дух товарищества и сплоченности, где были его друзья, с которыми он ощущал общность целей и интересов? Разве можно было в то время предвидеть, во что все это выльется? Или все-таки можно было предвидеть уже тогда? Безотносительно к Ринку, история которого является лишь иллюстрацией, думаю, это и есть главный вопрос, которым нам следует задаваться сегодня.